23 мая в Центре драматургии и режиссуры на Соколе состоялась премьера спектакля Александра Недомолкина «Енгибаров», объединивший в артистов Центра драматургии и режиссуры, студии SounDrama и студентов факультета новых направлений сценических искусств кафедры саунд-драмы ГИТИСа (мастерские Валерия Гаркалина, Владимира Панкова, Елены Шаниной, Анны Ардовой).
Леонид Енгибаров – не только великий мастер пантомимы, грустный клоун, о котором его близкий друг Ролан Быков однажды сказал: «В цирке и на эстраде есть искусство до Енгибарова и после Енгибарова», но и автор множества лиричных, импрессионистских миниатюр и новелл, а также автобиографической прозы. В своём творчестве артист вдохновлялся Бастером Китоном, создав образ философа и стиляги на цирковой арене, куда он выходил не для того, чтоб рассмешить почтеннейшую публику, а для того, чтобы поговорить с ней.
И, надо признаться, в спектакле Александра Недомолкина присутствуют характерные черты авторского стиля Енгибарова – добрый юмор, тонкая ирония, философский подход, глубокое содержание и оригинальная форма – однако он основан, скорее, на литературном, а не на цирковом наследии артиста. Несмотря на то, что действие спектакля разворачивается на манеже и в его канву даже вплетены отдельные цирковые элементы, ни одного номера Енгибарова зритель не видит. Да, отдельные намёки присутствуют, но только намёки.
«Пантомима для меня — искусство веселое, обязательно жизнерадостное, обязательно смешное, - говорил Енгибаров в интервью. - Пантомима для меня ассоциируется еще с одним видом искусства, который я безумно люблю, — это мультипликация. Пантомима сродни мультипликации. Ну, например, где еще, как не в пантомиме или в мультипликации, можно сыграть эпизод, как человек влезает в пасть к тигру со спичкой в руках и ищет свою шляпу, которая там осталась? Пантомима прекрасна тем, что она заставляет человека думать, она как бы доверяет ему и возвышает его в собственных глазах. Это как рисунок без подписи: когда человек угадывает, что ему показывают, то это его поднимает в собственных глазах».
Очевидно, режиссёр рассчитывает, что публика довообразит выступление «клоуна с осенью в сердце», скажем, во время марша Исаака Дунаевского «Советский цирк». Но чтобы довообразить, одной музыки явно недостаточно. Тут бы могла помочь проекция, голограмма, но увы.
Да и биография знаменитого мима представлена слишком пунктирно и несколько однобоко - основной упор сделан на то, как его не выпускали за границу, в частности, во Францию, но во времена СССР это было делом обычным. Тем более, что за границей Енгибаров бывал: на Международном конкурсе клоунов в Праге в 1964 году он получил 1-ю премию — кубок имени Э. Басса, выступал в Румынии, Польше, Чехословакии. Он не был невостребованным, как можно подумать во время спектакля, много гастролировал, снимался в кино, создал свой театр, в Ереване вышла его книга «Первый раунд».
Он не был невостреабованным, но остался недовысказанным, потому что слишком рано ушел...
Шут был вор: он воровал минуты —
Грустные минуты тут и там.
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.
В светлом цирке между номерами,
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
Иногда в дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован —
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: «Да разве это клоун?!
Если клоун — должен быть смешной!»
Вот и мы… Пока мы вслух ворчали:
«Вышел на арену — так смеши!» —
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.
Мы опять в сомненье — век двадцатый:
Цирк у нас, конечно, мировой,
Клоун, правда, слишком мрачноватый —
Невеселый клоун, не живой.
Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал —
Горе наше брал он на себя.
Только — балагуря, тараторя —
Всё грустнее становился мим,
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы —
Шут сгибался в световом кольце,
Делались всё горше пантомимы,
И — морщины глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас,
Будто многим обезболил роды,
А себе — защиты не припас.
Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
«Ах, как нас прекрасно обокрали —
Взяли то, что так мешало нам!»
Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая своё.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами её.
Злое наше вынес добрый гений
За кулисы — вот нам и смешно.
Вдруг — весь рой украденных мгновений
В нём сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь — и тишина…
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего — и сломана спина.
Зрители — и люди между ними —
Думали: вот пьяница упал…
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался — и переиграл.
Он застыл — не где-то, не за морем —
Возле нас, как бы прилёг, устав,—
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперёд неукротимо,
Но успев склониться перед ним.
Этот трюк уже не пантомима:
Смерть была — царица пантомим!
Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты —
Грустные минуты у людей.
Многие из нас бахвальства ради
Не давались: проживём и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно — на руках…
Сгинул, канул он — как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?
Только я колпак ему — придумал,
Этот клоун был без колпака.
(Владимир Высоцкий)
Автор инсценировки и режиссёр: Александр Недомолкин
Художник-постановщик: Майя Федосеева
Музыкальный руководитель: Иван Дерендяев
Хормейстер: Сэсэг Хапсасова
Хореограф: Александра Кульбарисова
Художник по свету: Александр Новожилов
Исполнители: Аружан Баймуханбетова, Даниил Бежин / Юрий Курнаков, Анастасия Блащук, Аполлинария Волконская, Альберт Горбачёв, Никита Дубинин / Билгуун Эрдэмбилэг, Артём Иванников, Иван Мамиконов, Сергей Маркеев, Марина Мищенко, Мария Петрова, Мария Роскошо, Алина Савина, Екатерина Самойло, Анастасия Семёнова, Софья Тарасова, Александр Фокин, Тариэл Чытырбаев
{AprilClubNews}
